Неточные совпадения
Из наук преподавать три: а)
арифметику, как необходимое пособие при взыскании недоимок; б) науку о необходимости очищать улицы от навоза; и в) науку о постепенности мероприятий.
Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся с сыном вместе латинскому языку, приехав к Левиным, за правило себе поставила повторять с ним, хоть раз в день уроки самые трудные из
арифметики и латинского.
— Семьдесят восемь, семьдесят восемь, по тридцати копеек за душу, это будет… — здесь герой наш одну секунду, не более, подумал и сказал вдруг: — это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! — он был в
арифметике силен.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше
арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено в этот месяц, ясно как день, справедливо как
арифметика. Господи! Ведь я все же равно не решусь!.. Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего же, чего же и до сих пор…
Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут
арифметика!
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и
арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Иностранец, голландец он, душа коротка; у них
арифметика вместо души-то.
Мне казалось, что он нарочно скрывает от меня сказочные тайны, разгаданные им, заставляя меня разрешать их, так же как заставлял решать задачи из учебника
арифметики.
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня отец и определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике,
арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Но ведь хоть топись, тащит последний рубль в газету и печатает, что подготовляет во все учебные заведения и, сверх того, дает уроки
арифметики.
— Случайно давеча видел, как она бесновалась в коридоре у Васина, визжала и проклинала вас; но в разговоры не вступал и ничего не знаю, а теперь встретил у ворот. Вероятно, это та самая вчерашняя учительница, «дающая уроки из
арифметики»?
Вот слушайте: «Учительница подготовляет во все учебные заведения (слышите, во все) и дает уроки
арифметики», — одна лишь строчка, но классическая!
Нет, у ней об
арифметике особенно.
И стал он объяснять, признаться, не поняла я, про
арифметику тут что-то, только Оля, смотрю, покраснела и вся словно оживилась, слушает, в разговор вступила так охотно (да и умный же человек, должно быть!), слышу, даже благодарит его.
Снесли мы куцавейку, на заячьем меху была, продали, пошла она в газету и вот тут-то публиковалась: приготовляет, дескать, изо всех наук и из
арифметики: „Хоть по тридцати копеек, говорит, будут платить“.
Подготовляет в учебные заведения — так уж конечно и из
арифметики?
— Это даже из
арифметики очень хорошо известно, — комментировал эту пословицу Веревкин, вылезая при помощи слуги самой внушительной наружности из своего балахона. — Ибо сто рублей не велики деньги, а у сотни друзей по четвертной занять — и то не малая прибыль.
Весь мир и миры забудешь, а к одному этакому прилепишься, потому что бриллиант-то уж очень драгоценен; одна ведь такая душа стоит иной раз целого созвездия — у нас ведь своя
арифметика.
Учился он хорошо, и шла даже молва, что он и из
арифметики, и из всемирной истории собьет самого учителя Дарданелова.
Сколько я ни настаивал, чтоб он занялся
арифметикой и чистописанием, не мог дойти до этого; вместо русской грамматики он брался то за французскую азбуку, то за немецкие диалоги, разумеется, это было потерянное время и только обескураживало его.
Только
арифметика давалась плохо, потому что тут я сам себе помочь не мог, а отец Василий по части дробей тоже был не особенно силен.
Из Закона Божия — Ветхий завет до «царей» и знание главнейших молитв; из русского языка — правильно читать и писать и элементарные понятия о частях речи; из
арифметики — первые четыре правила.
Было уже ему без малого пятнадцать лет, когда перешел он во второй класс, где вместо сокращенного катехизиса и четырех правил
арифметики принялся он за пространный, за книгу о должностях человека и за дроби. Но, увидевши, что чем дальше в лес, тем больше дров, и получивши известие, что батюшка приказал долго жить, пробыл еще два года и, с согласия матушки, вступил потом в П*** пехотный полк.
В нем одном мы находим ощущения, которых не дают и не требуют ни
арифметика, ни география, ни аористы: самоотвержение, готовность пострадать за общее дело, мужество, верность.
Был как раз урок
арифметики, когда один из беглецов, уже наказанный, угрюмо вошел в класс.
Эти сильные и довольно разнообразные ощущения стали между мной и
арифметикой неодолимой преградой. Даже когда Пашковскому через некоторое время отказали (или он нашел невесту), я все-таки остался при убеждении, что поверку деления можно понять лишь по особой милости господа, в которой мне отказано с рождения…
Растущая душа стремилась пристроить куда-то избыток силы, не уходящей на «
арифметики и грамматики», и вслед за жгучими историческими фантазиями в нее порой опять врывался религиозный экстаз. Он был такой же беспочвенный и еще более мучительный. В глубине души еще не сознанные начинали роиться сомнения, а навстречу им поднималась жажда религиозного подвига, полетов души ввысь, молитвенных экстазов.
Эта новость была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой
арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи было немыслимо: заводы не нуждались в деньгах, как помещики, а отпускать от себя богатого человека невыгодно, то есть богатого по своей крепостной заводской
арифметике.
Уроки матери становились всё обильнее, непонятней, я легко одолевал
арифметику, но терпеть не мог писать и совершенно не понимал грамматики.
Если в
арифметике из двух данных чисел третие следует непрекословно, то и в сем происшествии следствие было необходимо.
Арифметикой заниматься хотят.
— Ну, князь, вы очень не сильны в
арифметике, или уж очень сильны, хоть и представляетесь простячком! — вскричал племянник Лебедева.
— Это жалко, лучше бы, если б вы из
арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.
— Наша наука простая: по Псалтирю да по Полусоннику, а
арифметики мы нимало не знаем.
Англичане еще более стали удивляться и начали накачивать вином и Левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: «Теперь довольно». По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать Левшу: где он и чему учился и до каких пор
арифметику знает?
Дальше следовала
арифметика, французский язык и священная история.
Арифметику и французский язык Нюрочка не любила и только ждала с нетерпением, когда отец начнет ей что-нибудь рассказывать.
Так, например, Лихонин ни за что не хотел примириться, обучая ее
арифметике, с ее странным, варварским, дикарским или, вернее, детским, самобытным способом считать.
— А то у меня был один учитель. Он какую-то
арифметику учил, я не помню, какую. Он меня все время заставлял думать, что будто бы я мужчина, а он женщина, и чтобы я его… насильно… И какой дурак! Представьте себе, девушки, он все время кричал: «Я твоя! Я вся твоя! Возьми меня! Возьми меня!»
Соловьев взял на себя обучить девушку грамматике и письму. Чтобы не утомлять ее скучными уроками и в награду за ее успехи, он будет читать ей вслух доступную художественную беллетристику, русскую и иностранную. Лихонин оставил за собою преподавание
арифметики, географии и истории.
Вспомните, Лихонин, как нам был труден переход от
арифметики к алгебре, когда нас заставляли заменять простые числа буквами, и мы не знали, для чего это делается.
Охота удить рыбу час от часу более овладевала мной; я только из боязни, чтоб мать не запретила мне сидеть с удочкой на озере, с насильственным прилежанием занимался чтением, письмом и двумя первыми правилами
арифметики, чему учил меня отец.
Скоро наступила жестокая зима, и мы окончательно заключились в своих детских комнатках, из которых занимали только одну. Чтение книг, писанье прописей и занятия
арифметикой, которую я понимал как-то тупо и которой учился неохотно, — все это увеличилось само собою, потому что прибавилось времени: гостей стало приезжать менее, а гулять стало невозможно. Доходило дело даже до «Древней Вивлиофики».
Но зато чтение, письмо и
арифметика очень туго подвигались вперед, и детские игры с сестрицей начинали терять для меня свою занимательность и приятность.
Писать прописи я начал уже хорошо,
арифметика была давно брошена.
— Вы из
арифметики сколько прошли? — обратился к нему, наконец, Плавин, заметно принимая на себя роль большого.
Как ни плохи были такого рода наставники, но все-таки учили его делу: читать, писать,
арифметике, грамматике, латинскому языку.
— Ты паскудник! ты этого не понимаешь! — отвечает Плешивцев, — ты всюду со своей
арифметикой лезешь, из всего сухую формулу хочешь сделать, а для меня совсем другое важно. Для тебя животворящий принцип — палка! а для меня этого мало. И палка, сударь, нема, коли в ней любви действо не проявляется!